«Там моя мама!» — закричал незнакомый мне мальчик на улице, но я не захотел вмешиваться. Когда я вернулся на место — не поверил своим глазам

Я возвращался домой поздно вечером, когда услышал крик. — Там моя мама! — голос дрожал, срывался.

У обочины стоял мальчик лет семи, в грязной куртке, с потёртым плюшевым мишкой в руках. Он показывал на мусорный контейнер посреди улицы.

Я остановился, но сразу решил — ребёнок выдумывает. Мало ли фантазий у детей?
— Там никого нет, иди домой, — сказал я.

Но он не отступал.
— Пожалуйста… там моя мама! Поверьте мне! — прошептал он и вцепился в мою куртку.

Я вырвался и ушёл. Не хотел влезать. Не хотел «проблем».

Но ночью не спал. Перед глазами стояли эти глаза — большие, блестящие от слёз, и мишка в грязных лапах.

На рассвете я не выдержал. Вернулся.

Мальчик был всё там же. Стоял, бледный, обессиленный, будто ждал вечность.

Я позвонил в полицию. Когда приехали офицеры, они сначала скептически осмотрели бак. Один постучал по крышке:
— Эй, есть кто живой?

Тишина. Потом… едва слышный звук. Шорох.

— Открыть! — приказал старший.

Крышка со скрипом поднялась — и из бака вырвался тяжелый, сладковатый запах. Один из полицейских побледнел. Второй заглянул внутрь — и отпрянул.

Там, среди пакетов и мусора, двигалась человеческая рука.

— Жива! — крикнул кто-то.

Мы втроем подбежали. Женщина. Связанные руки, кляп во рту, кожа бледная как мел. Но глаза — открытые, испуганные… живые.

Мальчик сорвался с места:
— Мама! Я же говорил!

Он бросился к ней, прижимаясь к её руке, и плакал так, как плачут только дети, пережившие страх, которого не должно быть в их жизни.

Полиция вызвала скорую. Я стоял рядом, не зная, куда деть руки.
Мне хотелось провалиться сквозь землю.

Я мог помочь вчера.
Одно слово — одно движение. И всё было бы иначе.

Когда их увозили, мальчик вдруг посмотрел на меня.
Глаза — усталые, взрослые, не по возрасту.

— Спасибо, что поверили… хотя бы сегодня, — сказал он.

И я понял: иногда худшее, что мы можем сделать — это пройти мимо, решив, что это «не наше дело».